После грозы - Страница 72

– Если что-то случится, я хотя бы буду рядом.

Я поднимаюсь, подхожу к Карлу и кладу руку ему на плечо.

– Я поем, приму душ, и мы поедем в больницу вместе. Тебе в таком состоянии нельзя садиться за руль. К тому же вместе нам будет спокойнее.

– Ты хочешь остаться на ночь в больнице? Даже не думай!

– Почему? Я приехала ради Бренды. А здесь, у тебя дома, какая от меня польза?

– Ты приехала – это уже много.

Карл достает из ящика ложку. Я беру ее и принимаюсь за суп, даже не присев. Карл зна́ком предлагает выйти с ним на террасу, говорит, что на улице очень хорошо. Я наливаю в тарелку еще супа и иду за ним. Устраиваюсь за маленьким столиком, вдыхаю морской воздух, смотрю на горизонт.

– Красота! – произношу я.

– Да, действительно…

Я быстро орудую ложкой, наслаждаясь безмятежностью момента. Карл молчит. И тоже смотрит на море. Не могу сказать, оказывает ли на него это зрелище тот же эффект, что и на меня, но я нахожу, что оно одновременно завораживает и умиротворяет.

– Не знаю, как тебя благодарить… ну, за то, что приехала, – вдруг говорит Карл. – Я был уверен, что ты скажешь «нет».

– Врать не буду, я ужасно испугалась. И оказалось, что самое трудное – это собраться и сесть в самолет. Я боялась… я ужасно боялась, что сердце Бренды не выдержит… Самолет летит так долго, и я могла опоздать…

Страх, терзавший меня все время, пока самолет был в небе, вдруг всплывает в памяти, и я судорожно сглатываю, прежде чем заговорить снова. На Карла я стараюсь не смотреть.

– Карл, мне стыдно за то, что я так себя вела. Ну, после того как…

Мне не хочется заводить разговор о своих преждевременных родах, поэтому я спешу добавить дрожащим от волнения голосом:

– Я решила для себя, что напишу Бренде письмо, когда… когда все более-менее наладится. Попрошу прощения, объясню… Что-то в этом роде… Но мне и в голову не приходило, что может быть слишком поздно.

– Сейчас главное, что маме лучше. И что ты приехала. Для нее это очень важно.

– Да, понимаю.

Я невольно закусываю губу, ведь Карл ясно дал понять, что содержание моего письма представляет интерес только для Бренды. Неужели он забыл о том, что между нами было? Что не все еще сказано и пережито…

– Тебе не обязательно писать письмо моей матери, ты можешь просто с ней поговорить.

Я пожимаю плечами. Не уверена, что смогу связно описать свои чувства после потери ребенка. С Жаном мы решили никогда больше об этом не говорить, чтобы этот болезненный эпизод побыстрее забылся. Спрятать его в самый дальний уголок памяти и больше никогда туда не заглядывать…

И как объяснить Бренде, что я сожалею о случившемся? Что я обидела, оттолкнула ее, не смогла родить ребенка, не сохранила верность Алексу, и это наверняка моя вина, что малышка не захотела, чтобы у нее была такая мать… Да и имею ли я право все это ей рассказывать? Может, проще закрыть прошлое, как книгу, и начать все с нуля? Но я уже не уверена, что знаю, как это сделать…

– У меня до сих пор бардак в голове, – шепчу я.

Карл молчит и напряженно вглядывается в даль. Я вымученно улыбаюсь, потом говорю наигранно веселым тоном:

– Но зато теперь у меня будет время со всем разобраться. Бренда поправится, я в этом уверена.

Он не отвечает. Встает, берет мою тарелку и несет ее в кухню, чтобы там положить в мойку. Я вскакиваю.

– Дай мне десять минут! Я приму душ, и мы поедем вместе.

– Ты не обязана…

– Я хочу поехать с тобой! – не уступаю я.

Обмен взглядами кажется бесконечным. Наконец Карл кивает. Я бегу в ванную, встаю под теплый душ, потом быстро одеваюсь. Решено – я напишу это письмо, даже если на это уйдет вся ночь. Да, вспоминать об этом больно, но придется потерпеть. Бренда должна знать правду.

Кажется, ночи не будет конца. Я исписываю листок за листком, пока Карл дремлет в маленьком кресле в другом конце палаты. Бренда спокойно спит. Прислушиваясь к ее дыханию, я подбираю слова, чтобы объяснить, что именно творилось в моей душе после того, как прервалась моя беременность. И беззвучно пла́чу, потому что не хочу никого разбудить.

О наших с Карлом отношениях я рассказывать боюсь, поэтому много пишу о чувстве вины и о своих сомнениях. Может, Алекс не желал этого ребенка, может, он решил, что я не смогу в одиночку о нем позаботиться или просто не заслуживаю его? И вполне вероятно, он был прав.

Я стараюсь пояснить, почему в больнице отказывалась с кем-либо видеться: боль утраты была слишком острой, и я не хотела делиться ею. Мысль о том, что придется смотреть Бренде и Карлу в глаза, приводила меня в ужас. Я не смогла сохранить малышку, убила их последнюю надежду на то, что частичка Алекса будет жить. Сама я до сих пор живу с ощущением, будто это – моя вина. Наверное, было бы лучше, если бы я умерла вместо ребенка. У нашей дочки была бы семья, большая и дружная. И я уверена, что Бренда позаботилась бы о внучке. Причем, возможно, даже лучше, чем я. Ну почему я не смогла умереть вместо ребенка?

Я часто всхлипываю и вытираю глаза каждый раз, когда слезы капают на бумагу. Дыхание Бренды учащается, и я настороженно прислушиваюсь. Но это всего лишь потому, что она просыпается… В палате темно, и свет единственной настольной лампы направлен на мой блокнот. Бренда медленно поворачивает голову, смотрит на меня, улыбается, потом шепчет:

– Ты до сих пор тут?

– И никуда не уйду.

– А почему плачешь?

– Просто так.

Ее взгляд останавливается на блокноте, который я держу в руках.

– Ты пишешь мне письмо?

– Да, но до конца еще очень далеко. Оказывается, я так много хочу вам сказать…